Стараясь скрыть отвращение, Виктор спокойно спросил:
— И зачем вы это сделали?
— Потому что я любила Терри больше всех на свете после папы. В моем детском безумии я решила: раз у меня отобрали самое любимое, то и номер два не имеет права на существование. Я пришла в бешенство оттого, что Терри жив, а папа нет.
— Да, это ужасное происшествие.
— Разумеется, но вы не знаете еще, в чем весь ужас.
— Что вы имеете в виду?
— Я вам еще не все рассказала, доктор Ларенц. Самое ужасное — это не смерть отца и не то, что я забила до смерти невинную собаку.
— А что же?
— По-настоящему страшно то, что никакой собаки не существовало. Терри никогда не было. Мы однажды подобрали кошку, а не собаку. Искалеченный трупик Терри до сих пор преследует меня в кошмарных снах, но, по крайней мере, я теперь точно знаю, что это лишь плод моей больной фантазии.
— Как вы это узнали?
— Ох, потребовалось немало времени. Я впервые заговорила об этом на моем первом сеансе психотерапии. Мне тогда было восемнадцать или девятнадцать лет. А раньше я не решалась никому признаться.
«О боже», — подумал Виктор, машинально поглаживая дремавшего у его ног Синдбада, который и не подозревал, какой необычный разговор ведет его хозяин. Бедную девочку десять лет мучило чувство огромной вины. Это, пожалуй, самое тяжкое в шизофрении. Большинство галлюцинаций подчинены одной задаче — внушить больному, что он злое, никчемное, недостойное жизни существо. Нередко шизофреники слышат голоса, призывающие к самоубийству. И часто бедняги слушаются их. Посмотрев на часы, Виктор удивился, сколько времени прошло. Сегодня уже не получится вернуться к интервью.
— Ну хорошо, госпожа Роткив. — Он демонстративно встал, давая понять, что беседа окончена, и двинулся к Анне. Неожиданно закружилась голова. — Как я уже неоднократно говорил, я не могу проводить здесь с вами терапию. — Он надеялся, что сможет дойти до двери не шатаясь.
На лице Анны ничего не отразилось. Потом она тоже встала.
— Разумеется, — ответила она с удивительной живостью. — Я все равно рада, что вы меня выслушали. Я последую вашему совету.
Когда она пошла к двери, у Виктора вдруг мелькнуло какое-то слабое воспоминание, но сразу же исчезло.
— С вами все в порядке?
Ему было неприятно, что она так скоро заметила его слабость.
— Да-да, все хорошо.
Как странно. У Виктора было такое чувство, словно он после долгого плавания ступил на землю.
— Где вы, кстати, остановились? — спросил он, желая перевести разговор на другую тему. Они стояли в коридоре, и Виктор распахнул входную дверь.
— «Анкерхоф».
Он кивнул. И правда, где же еще. Только в этом трактире можно было найти комнату в несезонное время. Хозяйка, добродушная Труди, три года назад потеряла мужа-рыбака.
— Вы уверены, что вам не нужна помощь? — не сдавалась Анна.
— Не волнуйтесь, со мной такое бывает, если я резко встаю, — соврал он, опасаясь, как бы слабость не оказалась предвестником простуды.
— Ладно, — успокоилась она. — Тогда пойду к себе. Надо еще упаковать вещи, паром же уходит рано утром.
Виктор порадовался этим словам. Чем быстрее она покинет остров, тем скорее к нему вернется покой. Он протянул ей руку, и они попрощались.
Все умны задним умом. Если бы Виктор внимательнее прислушался к этому первому разговору, то распознал бы завуалированные предупреждения. Но он безмятежно пошел в дом, даже не посмотрев Анне вслед. Она на это рассчитывала. Как только дверь закрылась, женщина решительно зашагала на север. В сторону, противоположную гостинице «Анкерхоф».
Стоило Анне уйти, как раздался стук в дверь. На пороге стоял бургомистр Хальберштадт. Виктор поздоровался с пожилым человеком и пожал ему руку.
— Спасибо, что позаботились о генераторе. Когда я приехал, было тепло.
— Я рад, господин Ларенц, — коротко ответил бургомистр и непривычно быстро убрал руку.
— Что привело вас ко мне в непогоду? Я думал, почту привезут лишь послезавтра.
— Да-да, послезавтра. — В левой руке Хальберштадт держал палку, которой принялся выбивать песок из рифленой подошвы черных резиновых сапог. — Я пришел по другому делу.
— Отлично. — Ларенц сделал приглашающий жест. — Заходите. Кажется, скоро пойдет дождь.
— Нет, спасибо. Не хотелось бы вам мешать. У меня только один вопрос.
— Да?
— Что это за женщина, которая только что к вам приходила?
Виктор опешил от такой прямоты. Вежливый и сдержанный Хальберштадт никогда раньше не вмешивался в чьи-то личные дела.
— Конечно, это меня не касается. Но на вашем месте я был бы осторожен. — Бургомистр сплюнул через перила веранды жевательный табак на дорожку. — Чертовски осторожен.
Чуть прикрыв глаза, словно его слепило солнце, Виктор внимательно посмотрел на Хальберштадта. Ему не нравились ни тон, ни содержание его речи.
— Простите, на что вы намекаете?
— Да ни на что я не намекаю. Я честно говорю. С этой женщиной что-то не в порядке.
Виктор привык к тому, что здоровые обычно с подозрением относятся к психически больным людям. Однако его удивило, что Хальберштадт так быстро заметил болезнь Анны.
«А кто здоров-то? Уж точно не я».
— Не волнуйтесь об этой даме… — начал было он.
— О ней-то я и не думаю. Я боюсь, как бы с вами не произошло чего плохого.
Моментально все вернулось. Окончилась краткая передышка, которую вызвало вторжение Анны и ее чудовищная история. Жози. Миллион различных импульсов могли вызвать в мозгу Виктора воспоминания о дочери. Например, угрожающий тон, каким говорил бургомистр.